Максимальный чек

Вчера несколько часов подряд, сидя в электричке Сочи-Майкоп, я была невольным свидетелем взаимодействия мамы и ее ребёнка, энергичного мальчишки лет пяти.

Мальчику, ясное дело, сидеть на месте так долго было очень тяжело. При этом он вел себя, в моем представлении, довольно прилично: говорил себе под нос какую-то ерунду, крутился на месте, иногда играл со своей игрушкой. По хорошему, он не доставлял хлопот ни маме, ни окружающим, если бы не издаваемый им, как любым живым ребёнком, шум. Он не кричал, но и не шептал, а просто постоянно говорил.

Так как мама диалог с ним не вела, то он вел его сам с собой. Что, в общем-то, здорово — ребенок не повисал на родителе, а как-то сам себя развлекал. Но раз в две минуты мама шипела ему «закрыть рот». Потом угрожала. Потом сетовала, что забрала его у бабушки. Потом расстраивалась, что он заболел. Потом вдруг смягчалась. А после он придумывал что-то еще, как выпустить лишнюю энергию, и она опять угрожала. И так по кругу.

Мальчик, понятное дело, давно уже привык к такому взаимодействию и не ранился, но и не слушался. А я сидела и пыталась почувствовать маму.

В ней не было какой-то сильной злости на ребёнка, она не казалась совсем истощенной и отчаявшейся по-другому отрегулировать контакт, скорее она даже его не регулировала, не делала реальное усилие что-то в этом повторяющемся сценарии сменить. Знаете какой она была… Как бы странно это ни звучало, она была невыбравшей…

Вот есть она. Есть ее ребёнок. Есть другие пассажиры. И у нее, полагаю, внутри были примерно следующие потребности: чтобы ребёнок сам собой занимался, чтобы она могла не включаться и отдохнуть, чтобы люди вокруг не чувствовали дискомфорта от шума производимого ребёнком.

И вот из этих трех потребностей она не могла сделать выбор (а скорее не понимала, что его вообще стоит внутренне сделать). Ведь все одновременно они могут быть удовлетворены только в одном варианте — если бы ребёнок уснул. Тогда его расплескивающейся витальности в моменте нет, никто не испытывает дискомфорт и как следствие — нет места напряжению.

Но ребёнок не спал, а значит нужно было проститься с удовлетворением одной из хотелок. Можно было продолжать не обращать на него внимание, пусть сам себя занимает, но смириться с тем, что он будет возможно мешать каким-то пассажирам. Можно было занять его, знать что он не мешает окружающим, но распрощаться со своей идеей отдохнуть в дороге. Можно было и как следует, проявив реальную агрессию, цыкнуть на него, чтобы он услышал и на время затих. Но тогда она бы знала, что причинила ему боль, выглядит «плохой» в глазах окружающих, хоть и обрела возможность немого отдохнуть и организовать другим пассажирам тишину.

По сути она не хотела делать какое-либо психическое усилие и одновременно очень страдала (переживая усталость, раздражение, бессилие, вину, стыд перед другими) от происходящего. В желании поэкономить внутренние силы, не признавая что ее мечта о расслаблении в тишине невозможна, она на самом деле занималась многочасовым самоистощением.

Ей стоило бы определиться внутри, сверить силу каждой из потребностей и совершить выбор, какую лично ей важно оставить, а какую отпустить. Но хотелось-то все и сразу))) И в то же время, я почти уверена, субъективно она переживала безвыходность и невозможность управлять ситуацией.

Этот простой пример, как мне кажется, очень хорошо иллюстрирует то, как устроено страдание. Желание удовлетворить взаимоисключающие потребности, невозможность/неумение отпустить ни одну из них и ощущение безвыходности, связанное с внутренним несогласием претерпевать определенный дискомфорт от принятия любого из решений. Как следствие — мучительное и разрушительное внутреннее напряжение.

Хотя в идее нерешения ситуации есть иллюзия экономии психических сил, на самом деле, ты платишь по максимально возможному чеку.

Психолог Татьяна Фишер