Вылезаю из под двух пыльных одеял и спальника

Нос прочистить уже не пытаюсь. Воды горячей опять нет, шмотки валяются на полу. По нему же ползёт гусеница.

Моя отрада — птицы, они переливаются разноголосьем нот и мелодий. Ни один композитор не напишет небесную музыку лучше синиц, пеночек, дроздов и соек.

Иногда мне кажется, что дом моей мечты – скворечник на цветущей яблоне или рододендроне, где-то между Джорсалле и Намче. Или нет, лучше над Манали. Я буду петь и порхать над соснами и водопадами, иногда спускаясь в город поесть крошек, там ребята знают толк в пирогах. А летом полечу в Спити, прямиком в монастырь Ки, без пробок и оползней.

Вылезать из под одеял не хочется и страшно. Страшно холодно в Покхаре последние дни, льют дожди, наверху сугробы говорят метровые.

Жутко чешется бок, клопы покусали.

Почему же ты так себя не любишь, спрашивает меня он
Возможно это выученное.

Привет умище, ну что, настрадался без страданий? Ломка?
Лаадно, давай поселимся в грязном, холодном, разваливающемся гесте с зоопарком в матрасе.

Давай забьем болт на свои собственные желания и полностью посвятим себя подруге, работе. Кому они нужны твои желания, когда можно столько одобрительных плюшек нахватать, отдаваясь другим без остатка.

Давай скажем да, не раздумывая, твоё ли это, действительно ли ты хочешь этим проектом заниматься. Ведь сколько восхищенных взглядов уже подкидывает ум в качестве мотивации.

Я знаю, знаю, теперь ты счастлив, не обращай внимания на мое нытье.
Я должна страдать, терпеть лишения, постоянно терять, предавать себя, тогда ты можешь расслабиться и перестать долбить меня чувством вины.
Вот только энергия уходит.

Конечно уходит, она обижается на такое скотство.
Так зачем все это? Спрашиваю я.
Кому нужно принесение себя в жертву друзьям, возлюбленным, проектам, клопам. Что двигает мной в этом безумном порыве истребить себя до последнего атома.
Страх быть отвергнутой. Чей страх, неужели эго?

Это гордыне нужно быть самой лучшей и всеми любимой, и поэтому я сама ничего не стою. За иллюзию любви я продаю все. Даже ту, которая в темнице.

Гордыня — моя статья, даяние — мое покаяние.

Я отдаю тебе обратно дар твоего предложения, мой нежный друг.
Мне больно это сообщать, но согласилась я из эго.
Оно сейчас уязвлено, но душа моя встаёт с колен.

Пару лет назад, в разгар очередного самопредательства, мне приснился сон. Молодая красивая девушка валялась на полу — в грязи, оборванная и побитая. Она была отвергнута, она была забыта.

Я протянула ей руку и помогла подняться. Она смотрела мне в глаза — робко, не уверенно, но улыбалась. Неужели кто-то обратил на неё внимание, неужели теперь ее заметили и примут. Она не могла поверить, что это наконец происходит. Я приобняла ее и испытала щемящее, бездонное чувство нежности, чуткости, сострадания и стыда за такаю обнаженность.
Мы обе не знали, что потребуется еще ни один год и ни одно предательство, чтобы сон стал явью.
Мне снилась моя душа.

И ведь не может ее разрушить ни чье-то недовольство, ни упрек, ни отвержение.
Не становится она меньше и беднее, от того, что кому-то я и мои дела не по нраву.

И нет ничего плохого и позорного в той самой гордыне, как и в жадности, гневе, страсти, все они обусловлены какими-то нашими прошлыми историями этой и не только жизней.
Как голодавшему ребенку всегда будет мало еды, так и недолюбленный взрослый будет скитаться по папертям, выпрашивая ласковую улыбку.

Мы не вправе осуждать ни себя, ни других – в этом природа наша человеческая.
Мы все пачкаемся об жизнь, будучи невежественными. Мы все умоемся рано или поздно водой знания.

Алеся Игнатенок